«Борьба государства с преступно нажитыми деньгами должна быть эффективной, но в рамках правового поля и с обоснованным аргументами», — в беседе с Гунтарсом Гуте отмечает эксперт в области права Гунарс Кутрис.
За последние годы введен ряд поправок в нормативных актах, направленных на укрепление борьбы с легализацией средств, полученных преступным путем, однако требования нормативной базы были ужесточены столь драматично, что начинают мешать нормальному бизнесу. Как вы оцениваете нынешнюю ситуацию?
Для ясности сначала стоит разложить все по правильным полочкам – тут нельзя все смешивать в одну кучу. Во-первых, борьба с имуществом, нажитым преступным путем, то есть конфискация такого имущества неоспоримо находится в поле интересов любого нормального государства. Латвия в этой сфере не блистала результатами, поэтому и получила обоснованную критику в свой адрес от зарубежных экспертов. В конце концов признали, что нормативная база в целом хорошая, а вот практическое выполнение хромает. Нужно было доработать некоторые нюансы в нормативных актах, чтобы исключить возможность двоякого толкования тех или иных норм. А латвийская сторона, чтобы сохранить привлекательность своего политического образа, как всегда постаралась на 150%, и все службы с радостью рапортуют, что, мол, заморозили сотни миллионов евро подозрительных денег. Результат вроде бы и очень хороший, но как юрист я сразу с осторожностью отмечу – подождем, пока закончат рассмотрение дел, подождем обжалований и окончательных решений, окажутся ли замороженные деньги действительно преступно нажитыми или все же отнятыми необоснованно или даже противоправно. Когда у государства возникают подозрения о сомнительном происхождении каких-либо финансовых средств, нужно разделять понятия, когда это подозрительные деньги, а когда – нажитые преступным путем. Поскольку доходы любого человека могут быть как легальными, так и нелегальными. Государство всегда смотрит на эти средства нелегального происхождения как на подозрительные, то есть средства неясного происхождения. Но неясное происхождение может быть разным. Кто-то получил эти средства в результате торговлей наркотиками – это преступные деньги. А кто-то, возможно, получил деньги, работая «на тихой работе», и не заплатил налоги за полученный доход. В этом случае сумма налога будет преступно нажитой, а полученные самим человеком деньги однозначно не преступные. Это деньги, заработанные честным трудом. Да, он не соблюдал закон, но этот поступок не следует воспринимать как преступный в классическом его понимании. В таких случаях государство может считать, что эти деньги имеют неясное происхождение, но не имеет права говорить, что это преступно нажитые деньги.
Кто и в какой момент принимает решение о статусе этих денег?
Согласно нынешнему порядку, есть много различных субъектов, в чьи обязанности входит контроль и проверка того, в какой момент и какое имущество являет собой признаки подозрительного происхождения – так называемые признаки риска. Соответственно, эта информация передается Службе финансовой разведки (СФР), и тут возникает первая проблема: субъекту, который обязан этот признак расшифровать, нужно вложить свои трудовые ресурсы, к тому же, немалые. Во-вторых, эти субъекты потенциально находятся под большим ударом, ведь если они свою работу выполнят неточно, к ним могут быть применены жесткие финансовые санкции. Я считаю, что в этом и кроется причина чрезмерных действий – субъект ради своего душевного спокойствия, во избежание потенциальных санкций, готов рапортовать даже при минимальных подозрениях. Я не эксперт в этом вопросе, об этом пусть судят специалисты банковского права, однако я не уверен, что такие требования установлены для банков во всем мире. Но в Латвии ситуация уже общеизвестна: предприниматели жалуются, что им не открывают счета в латвийских банках, а некоторым – счета даже закрывают. В то же время удивляют обещания правительства упростить открытие счетов для белорусских предпринимателей в латвийских банках. Это же абсурд!
А это законно?
То, как правительство может для кого-то смягчить требования, а для местного населения – нет? Звучит не очень законно. Поэтому, в моем представлении, нынешняя ситуация – это большое болото, и нужно серьезно оценить, не перестарался ли все же законодатель с требованиями. Несомненно, нужно наказывать за очевидные преступления, где ясно видно, что деньги имеют подозрительное происхождение. На сегодняшний день же все стало сложнее и получило намного более широкие интерпретации. На уже упомянутые банки возложена задача выполнять обязанности, полагающиеся государству, к тому же банкам еще и самим нужно эти обязанности финансировать (подчеркну – обязаны выполнять функцию государства за собственные средства!). Банки обязаны не только оценивать риски своего клиента, но и выделять ресурсы на выяснение происхождения его финансов и составление сообщений в СФР. Соответственно, СФР затем может эти средства заморозить – это уже принятое госучреждением административное распоряжение, максимальный срок которого в случае необходимости может составлять до шести месяцев. В свою очередь, закон предусматривает, что СФР должна принять решение как можно скорее и в случае обоснованных подозрений направить дело в следственные органы. Но есть одна проблема, которую я вижу с точки зрения области права: владельцу замороженных денег нужно обеспечить возможность обжаловать решение СФР не в прокуратуре, а в суде. Если право человека на собственность попрано, он имеет право обжаловать это в суде, ведь здесь имеет место субъективное решение государственного учреждения заморозить имущество человека. Если такой процедуры нет, то должна быть вторая компенсирующая процедура: в случаях, если замораживание денег оказалось необоснованным (подозрения не подтвердились), человек имеет право получить компенсацию. Это уже предусмотрено законом: за любое необоснованное действие или решение государственного должностного лица можно требовать компенсацию. Она должна применятся и в тех случаях, когда орган, заморозивший деньги предпринимателя, вдруг говорит «подозрения не подтвердились, извините, ваши деньги освобождены». Скорее всего предприниматель будет рад вернуть деньги и не попытается требовать ту сравнительно небольшую компенсацию.
За первые полгода СФР заморозила около 300 миллионов евро. Эксперты в области права указывают на один нюанс: если клиент банка в течение 45 дней не предоставил полиции сведения о происхождении денег и сделке, он по принципу молчаливого согласия теряет право требовать от государства компенсацию за необоснованно арестованные средства. Получается, что в то же время нормативные акты предусматривают оговорку о том, что государство может и не платить никакую компенсацию.
Давайте уточним: этот срок не установлен в законе «О предотвращении легализации средств, полученных преступным путем, и финансирования терроризма и пролиферации». Следственно он не относится к случаям, когда государственное учреждение СФР выдает указ о замораживании средств. Такая норма даже противоречила бы общему административному процессу государственного управления. Если человек оспаривает решение или действие государственного управления, то не этот человек, а государственное управление обязано доказать законность или обоснованность своего действия. Однако в Уголовно-процессуальном законе установлен 45-дневный срок на пояснение происхождения своих средств. Статья 126 этого закона гласит: «Если лицо в установленный срок не предоставляет достоверные сведения о законности происхождения своего имущества, этому лицу отказывается в возможности получить возмещение за вред, причиненный в связи ограничениями распоряжаться этим имуществом, установленными в связи с уголовным процессом». Следственно на имущество уже в рамках уголовного процесса наложен арест (решением судьи) или оно изъято в ходе обыска. А сам «установленный срок» указан в статье 356 – 45 дней. Я думаю, он предусмотрен в законе с одной единственной целью – заставить человека либо дать показания, либо же с отказом давать эти показания потерять возможность получения компенсации. Когда существует такая норма, которая в определенных обстоятельствах позволяет не выплачивать компенсацию, если крупные средства какого-либо лица были заморожены, из-за чего это лицо понесло серьезные убытки, в его случае я обратился бы в Европейский суд по правам человека и доказал бы, что государство заморозило мое имущество, не доказав, что мои средства являются незаконно нажитыми, и само государство сказало, что никакая компенсация мне за это не полагается.
Это признак своего рода авторитарного государства.
Это действительно признак авторитарного государства. В любом случае это не похоже на отношение правового государства к своим гражданам.
Вы упомянули, что во время «капитального ремонта» были внесены уточнения в широко интерпретируемые нормы. Однако, насколько удалось побеседовать с экспертами, возможные интерпретации стали еще шире.
Думаю, все изменения и уточнения были введены с целью укрепить законодательство в области борьбы с отмыванием денег, чтобы таким образом развязать руки государству и позволить наложить лапу на подозрительные деньги и при любом действии государству за это ничего не грозило бы. То есть у государственного должностного лица возникли субъективные подозрения, что «там что-то не чисто» и, воспользовавшись своей властью, оно замораживает средства до получения доказательств. Однако у человека есть право объяснять или же не объяснять. Никакое наказание за это применять нельзя.
Сейчас мы наблюдаем своеобразное преобразование ситуации в контексте доказательств – желание применить в следственных процессах принцип перевернутого доказательства невиновности, когда не обвинение должно доказывать вину человека, а сам человек должен доказывать свою невиновность. Достаточно абсурдная ситуация.
Ваш вопрос касается уже следующего этапа, который регулируется уголовным правом. Ранее сказанное о замораживании средств на основании подозрений относится к административному процессу. Если в конкретном деле имеются признаки преступления, то СФР направляет дело в следственное учреждение. Касательно этого момента у меня действительно возникают вопросы о презумпции невиновности. Если дело попало в следственное учреждение и начат уголовный процесс, то имущество, фигурирующее в деле, можно признать нажитым преступным путем и конфисковать еще до приговора суда. В Латвии еще с 2005 года в уголовный процесс добавлен специальный процесс, предусматривающий, что если собрано достаточно доказательств о преступном происхождении имущества, то лицо, которому оно принадлежит, может быть и не установлено, но суд может принять решение о признании этого имущества нажитым преступным путем и решить, что с ним делать. Например, в контейнере находят сигареты, а в документах указано, что там должна быть туалетная бумага, — значит это очевидная контрабанда. Мы можем и не найти отправителя и получателя, и даже шофера нельзя наказывать, ведь пломба на контейнере нетронута. Таким образом имущество можно признать преступным и конфисковать, а сам уголовный процесс дальше не продолжается (ничего больше там выяснить не удается). Такова была изначальная цель закона. Сейчас мы видим немного другой нюанс: практические случаи попыток конфисковать найденные на банковском счете подозрительные деньги как преступно нажитые, не наказывая человека за преступление. И тут возникает вопрос: являются ли подозрения о преступности (это же уголовный процесс!) доказанными? Для ускорения рассмотрения дел в Уголовно-процессуальный закон были внесены поправки, понижающие доказательный стандарт. Если для доказательства вины человека нужно устранить разумные сомнения, то касательно преступного происхождения имущества нужно доказать, что оно скорее всего преступное. Это значит, что применяется доказательный стандарт не уголовного права, а гражданского – одна сторона убедительнее второй. Таким образом появляется практика, когда можно условно предположить, что имущество человека имеет преступное происхождение, поскольку у нас больше уверенности в том, что оно имеет преступное происхождение. Государство обязано доказать, что средства имеют преступное происхождение. Но здесь возникает следующая проблема: государство не может этого доказать. Есть подозрительные деньги, никто не может (не хочет) выяснять их происхождение, но чаще всего эти деньги пришли с востока. И сразу считается, что — ну а как же иначе, если не преступным путем полученные средства! И государство придумало следующий шаг: ввело в Уголовно-процессуальный закон обязанность доказательства. Теперь человек обязан доказать, то есть достоверно пояснить легальное происхождение имеющейся у него собственности. Если бы этого у меня требовала Служба государственных доходов, чтобы выяснить, заплатил ли я налоги, я бы понял обоснованность такого требования, но в упомянутом случае это очень тесно связано с виной человека. То есть, если деньги, которые я внес в банк или получил откуда-то, мои и против меня начат уголовный процесс (ведь без него взяться за мое имущество невозможно), то скорее всего он начат по поводу легализации. Если в этот момент меня просят доказать, откуда я получил эти деньги, это значит, что мне нужно доказать, что в моем распоряжении нет предмета преступного деяния. И эти нюансы в Латвии сейчас перепутаны – налагая эту обязанность, мы просим доказать, что человек не совершил преступление. Если деньги преступные, то человек совершил преступление, а если не преступные, то преступления нет. Следственно человек обязан доказать, что деньги не преступные, а значит преступления он не совершал. Это уже нарушение Конвенции по правам человека и Директивы ЕС, в которой четко сказано: презумпция невиновности нарушена, если бремя доказательства перенесено с обвинения на защиту. На данный момент получается, что человек может быть признан виновным, если он не смог доказать, что невиновен в инкриминируемом преступлении. Чтобы вести борьбу и конфисковать те 300 миллионов евро, мы перекладываем бремя доказательства на человека, которому эти деньги принадлежат, и говорим – а ты докажи, что они легальные. Если не докажешь, то накажем тебя за преступление и деньги тоже отберем. Но уже упомянутая директива подчеркивает, что право молчать и право не свидетельствовать против себя не следует обращать против подозреваемого или подсудимого. Человек имеет право хранить молчание, но это не может быть поводом считать его виновным.
Во время «капитального ремонта» именно политики приняли нормативы, из-за которых банки в страхе перед возможными штрафами стали трясти клиентов за чуть ли не каждую хоть сколько-нибудь непонятную сделку, предупреждать о закрытии счетов, а некоторым и всерьез закрыли счета или отказали в открытии счета. И тут вдруг премьер и СФР меняют свою позицию и начинают практически стыдить банки за то, как те чересчур строго ведут себя с клиентами, и что теперь по вине банков тормозится экономика.
Это был политический поворот, вызванный пониманием того, что выполнение этих требований заводит экономику в тупик. Чтобы экономика развивалась, нужно стимулировать оборот денег, способствовать нормальной предпринимательской деятельности, в том числе обеспечить предпринимателю возможность открыть счет в банке. Сейчас политики и регулятор начинают понимать, что с этим новым порядком мы наломали дров. Поэтому пытаются сделать шаг назад и сказать: «А что мы? Вы сами перестарались! Исправляйтесь теперь и начинайте работать так, как следует работать в нормальном правовом государстве, контролируйте только там, где действительно есть риски». Возможно, политики наконец-то услышали критику со стороны предпринимателей по поводу того, что чрезмерные действия государства привели к тому, что в Латвии не выгодно развивать бизнес, поскольку нормальное функционирование бизнеса затрудняется.
Думаю, высказывания политиков и регулятора идут в разрез с действующей нормативной ситуацией. Вряд ли банки так легко решат положиться на советы политиков снизить градус строгости. Если всплывет какой-то факт, который все-таки окажется преступным, то не политики или регулятор будут ответственны за него – штраф будет выписан банку.
Если за намеками премьера и директора СФР о том, что банкам стоит разумнее подходить к выполнению нормативных требований, следовали бы изданные регулятором финансовой отрасли точные методические указания или пояснения о том, как впредь толковать ранее утвержденные столь категоричные указания, тогда я считал бы, что ответственность не перекладывается на плечи банков. Но если по сути сейчас действуют прежние строгие требования, за невыполнение которых отдельные банки были весьма сурово наказаны, а авторы этой политики объявляют, что банки чересчур усердствуют и должны работать «мягче», то нужно все же четко обозначить тот самый мягкий уровень, ниже которого банкам не стоит снижать требования. Нужно дать четкую гарантию, что банк не будет наказан за то, что, если он не предпринял никаких действий против сделки или финансов на счете, которые не имели очевидных признаков подозрительности. Не могу утверждать, что это действительно так, но предполагаю, что заявление директора СФР и премьера могли бы быть стимулом к смене политики и сигналом об отступлении от столь жесткого режима надзора, и что банки впредь не будут наказаны за такие нарушения, которые можно отнести к спорным случаям.
Можно ожидать, что интенсивность неоднозначных замораживаний якобы подозрительных средств снизится?
Похоже, авторы этой политики поняли, что в таких случаях государство должно предоставлять хоть какую-то достоверную доказательную базу, что нельзя просто на основании подозрений замораживать деньги. Однако тут меня волнует другой нюанс. Сейчас Министерство юстиции снова направило на утверждение в Сейм поправки к Уголовно-процессуальному закону, которые предусматривают, что если начат процесс по поводу легализации средств, полученных преступным путем, и имущественный вопрос решен (то есть имущество признано преступно нажитым и конфисковано), но не удалось доказать вину человека, то такой уголовный процесс закрывают. Как мы уже говорили ранее, по сути возбуждается фиктивный уголовный процесс о чем-то, чтобы только можно было конфисковать имущество. Сейчас эти процессы ожидают наступления срока давности, если вину человека в преступлении не удается доказать. Новое изобретение позволит не ждать наступления срока давности, процесс можно будет просто прекратить. Вину человека доказать невозможно, а происхождение имущества судебным решением признать преступным, если человек не доказывает его легальное происхождение, и всё. Имущество отобрано. Даже наличие преступления и вину человека доказывать не нужно. В нормальной правовой системе такая ситуация была бы недопустима. К тому же, тут снова возникает вопрос о позиции политиков – сегодня они говорят о соразмерности закона, а уже завтра сочиняют весьма двусмысленные правовые нормы.
LU ieguvis akadēmisko maģistra grādu tiesību zinātnēs
Kopš 1985. gada lektors LU Juridiskajā fakultātē
2014.–2018. g. – Saeimas deputāts, Saeimas prezidija loceklis – Saeimas sekretāra biedrs
2007.–2014. g. – Satversmes tiesas priekšsēdētājs
Bijis Tieslietu ministrijas valsts sekretārs
Bijis Valsts ieņēmumu dienesta Finanšu policijas pārvaldes direktors
Bijis Ģenerālprokuratūras Metodikas nodaļas virsprokurors
Avots: Gunārs Kūtris
